Вони визволяли Новопсков Хрещений у бою Герой Радянського Союзу Віталій Андрійович Ульянов народився в Києві 25 лютого в сім’ї робітника. Пройшов шлях від учня токаря на заводі "Арсенал" до генерал-лейтенанта. Був начальником Орджонікідзівського вищого загальновійськового командного училища імені маршала А. І. Єрьоменка, учасник визволення Новопсковщини. Нині мешкає у Москві. Голова фонду "Мегапір", який опікується ветеранами війни та членами їх родин. Цей фонд і видав спогади ветерана, в яких згадується перший бій юнака, в майбутньому Героя. І цей його перший бій був саме за Новопсков… «…В одну прекрасную осеннюю ночь 1942 года нас погрузили в эшелон, и мы покатили к Дону, под Сталинград. У каждого из нас был изготовленный в Ижевске именной карабин с выгравированными по всему стволу словами «Смерть немецким захватчикам!» А на прикладе – монограмма: «174-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион имени комсомола Удмуртии». Я был в этом дивизионе наводчиком 45-мм противотанковой пушки. Офицеров нам дали из запасного полка, из числа тех, кто добровольно согласились войти в состав дивизиона. У них тоже были именные пистолеты с такой же надписью. На щитках противотанковых пушек были прикреплены отлитые из бронзы комсомольские значки с тремя буквами «КИМ» – Коммунистический Интернационал Молодежи. Наверное, многие помнят песню со словами: «Последний бой, он трудный самый…» Чем он трудный, последний бой? Живым хочется остаться. Но все же самый трудный – первый бой. Потому, что ничего не знаешь, все – в первый раз. Это потом на фронте мы осознали: выжил в первом бою – хорошо, выжил во втором – молодец, остался живым после третьего – ты уже бывалый солдат: знаешь, когда надо пригнуться, когда побежать, где сесть, как от кухни не отстать, что сохранить на потом, чтобы погрызть можно было. Но это позже. А в первый бой… Находясь в составе 172-й стрелковой дивизии, мы получили под Новопсковом приказ занять новые позиции, чтобы сдержать немцев, пытавшихся вырваться из Сталинградского котла. Командиром моего орудия был Дыдычкин, а ездовым – Гайнуллин. Мы двинулись по указанному маршруту. Улицы были пустынные, в домах темно. Поднявшись на пригорок, увидели впереди огонь, услышали стрельбу. Не успели мы туда подойти, как нам сказали, что из дома справа нужно выбить немецких автоматчиком или снайперов. Я, как наводчик, развернул орудие, стоявшее у колодца, и начал наводить его на цель. Сделали первый выстрел. Снаряд, видимо, попал в балку и разрушил крытую соломой крышу. Вдруг командир взвода крикнул: – Смотри, справа пулеметчик! Я повернул голову и увидел прямо перед собой немца. Он поднялся с ручным пулеметом, видимо, хотел осмотреться, куда стрелять. Мы начали разворачивать орудие. У колодца была наледь, из-за щита высунуться нельзя – убьют, а упереться не во что. Когда мы с Сеней Рабиновичем выскочили из-за орудия, чтобы толкнуть его, немец нас засек. Пулеметная очередь прошла между нами, высекла искры из щита и разбила ящик от прицела. Когда мы развернули орудие, немца уже не было видно. Но я на всякий случай сделал несколько выстрелов в его сторону. Так мы постреливали, сходу влетев в боевую обстановку, словно выскочили на сцену, не зная еще толком, где и что происходит. Поступил приказ: «Берите орудия и отходите по дороге вниз! «Приказ есть приказ. Мы еще вроде бы не навоевались, не настрелялись – и уже отходить надо. Но нам сказали, что где-то там обошли танки. Лошадей никаких не было, и мы покатили орудие по дороге на себе молча. Видимо, каждый переживал все произошедшее поодиночке. Вдруг сзади послышался шум. Как и положено в таких случаях, я доложил: – Слышу шум мотора! И кто-то сразу: – Танки! Справа тянулись сараи и дома. Сержант Дыдычкин скомандовал: – К сараю! А я – это глупость, конечно, была – произнес: - Помирай там, где стоишь! И развернул орудие стволом в обратную сторону, откуда был слышен шум двигателей танков. Хорошо, что в нашем расчете нашлись более трезвые головы. Меня оттолкнули, подхватили орудие и покатили его к сараю. Оттуда я увидел, что на пригорке, с которого мы только что съехали, маячит силуэт танка. Дыдычкин подал команду: – Бронебойным – по танку! От танка нас отделяло всего метров триста. Я произвел выстрел. Снаряд прошел точно над башней. Орудие от выстрела откатилось назад, так как станины не были подкопаны в землю. Левая станина поползла, и меня колесом прижало к сараю. Танк по дороге спускался с пригорка. Я успел произвести второй выстрел. И снова не попал! Затем выстрелил танк. Снаряд прошел над нами и попал в дом, стоявший за сараем. Дом загорелся. Мы были прикрыты тенью от сарая, поэтому наводчик танковой пушки нас плохо различал. Второй выстрел тоже прошел над нами. Потом он дал очередь, которая прошлась по щиту. Танк приблизился к нам на расстоянии метров девять – двенадцать, почти вплотную. Мы уже находились вне зоны его огня. Третьим снарядом я в него попал. Как будто что-то раскаленное вошло в танк, и оттуда вырос факел. Из-за танка через дорогу побежала группа людей. Все были в белом. Я обернулся и увидел сзади орудие, которое до этого не заметил. Когда оно подошло, я не знаю. Командиром нашей батареи был младший лейтенант Солдатов. Я обернулся к нему и крикнул, вернее, громко спросил: – Кто наступает, а кто отступает? Пока я задавал этот вопрос, немцы уже забежали за дом и открыли огонь из автомата. Командир батареи подбросил на плече автомат и скрылся за горящим домом. Мы не могли развернуть орудие: Шумилова ранило в оба колена, меня – в правую ногу. Дыдычкин приказал нам отходить во двор и почему-то взял снаряд, который оставался в ящике. Войдя в помещение, я сел со своим карабином у дверного проема (дверей не было). Накануне боя к нам в экипаж поступил солдат по фамилии Рогалев. Заходя в сарай, он загородил собой вход и помешал мне стрелять. Забежавший во двор немец очередью в упор расстрелял этого парня. Во двор, ярко освещенный огнем пожара, забежал командир соседнего орудия Токарев. Немцы его тут же расстреляли. Он упал. Напротив сарая, где мы укрывались, метрах в семи-восьми, стоял курятник. Из-за этого курятника по пояс высунулся немец и начал осматривать двор. Потом появился второй. В карабине у меня было четыре бронебойные зажигательные пули. Я знал, что первым же своим выстрелом обнаружу себя. Немец что-то закричал. Я прицелился и выстрелил. Второй немец – тоже, наверное, вояка еще тот – наклонился над своим товарищем, высунувшись наполовину из своего укрытия. Я выстрелил во второго немца. Оттуда раздались очереди по нашему сараю. Я сделал еще два выстрела, и мне нужно было перезарядить карабин. Шумилов подал мне обойму: – Витя, стреляй пока моими. Свои оставь на потом. Карабин Шумилова остался на улице, а карабин Рогалева был разбит немецкой очередью. Таким образом, оружие осталось только у меня. Я вставил обойму и нажал. Я отлично знал, что нужно четыре патрона протолкнуть в магазин, я пятый – в ствол. Что со мной произошло, не знаю, но в результате моей возни с ним я понял, что застрявший в карабине патрон уже оттуда не вытащу. Подняв голову, я увидел, что к нам бегут два немца. А у меня нестреляющий карабин и два раненых товарища. В это время из-за развалин выскочил Дыдычкин и остановился передо мной. Сзади у него висела гранатная сумка. Он достал гранату и взмахнул рукой так, как встряхивают термометр. Немцы оторопели, увидев его. Он бросил гранату им под ноги. Граната упала в снег. Один из немцев нагнулся, пытаясь ее найти и отбросить, а граната взорвалась. Я говорю: – Толя, ищи выход! Есть он здесь или нет? Он мне говорит: – Из сарая нет выхода. Я отполз и лег у задней стенки нашего прибежища. В это время во двор зашли немцы. Мне было видно сквозь дверной проем, как много их было. Они сняли с головы Токарева шапку и пинали ее. Рогалев лежал на входе в сарай и хрипел. Немцы забрали своих и унесли. Я попытался разобраться в с ложившейся ситуации. Что мы имели? А ничего. На спине Рогалева разбитый карабин, у Шумилова ничего не было, а у меня только «финский» нож. Тогда мне Толя Шумилов и говорит: – Витя, надо идти. Я говорю: – Надо. – Ты куда ранен? – спрашивает он. – В правую ногу. – А я – в обе. Тебе идти. Я говорю: – Правильно. Вылез я из этого сарая. На ногу встать не мог, поэтому пополз через двор на коленях. Прополз мимо Токарева, повернул налево, к курятнику. Увидел с другой стороны дом, возле него – копну с сеном. Под домом, прижавшись к стене, сидел дед. Может быть, он был моложе, чем я сейчас, но тогда он мне представлялся дедом. На коленях перед ним стояла женщина и причитала. Вторая женщина ходила вдоль изгороди, прижав к груди руки. Я спросил у них: – Что случилось? Они мне показали лаз от погреба, где они сидели, и рассказали, что немец проходя мимо него, спросил: – Люды есть? Они ему снизу ответили: – Е, тут мы, мырны жытэли. Немец бросил в погреб гранату. Дед был смертельно ранен. Они его вытащили и посадили под домом умирать. У женщины, которая ходила с прижатыми к груди руками, была повреждена грудь. А та, которая плакала перед дедом, вроде была цела. Я спросил: – Где сейчас немцы? Они говорят: – Усюды. Тогда я им говорю: – Дайте мне что-нибудь одеть и спрячьте меня, пока наши подойдут. А они мне на прекрасном украинском языке отвечают: – А яке нам дило до вас? Я понял, что оставаться здесь было нельзя, потому что они меня сами отдадут немцам. Напротив меня была лощина с кустарником, а дальше, на пригорке, какие-то дома. Я решил идти в ту сторону. С пригорка сойти не мог – просто скатился с него, лежа на боку. Потом у самого основания лога встал на колени и пошел. Не успел я сделать и нескольких шагов, как сзади справа раздался выстрел. Пуля просвистела у головы. Я упал. Я слышал, что тот, кто в меня стрелял, пошел в мою сторону. На мне была шинель, шапка, телогрейка, валенки, на поясе висел «финский» нож с деревянной рукояткой. Стояла гробовая тишина. Снег был немного подтаявший. Когда идешь по такому снегу, то он прессуется, потрескивает – «рып-рып». Шаги приближались. Он шел осторожно: пройдет шага три-четыре и остановится. Я притворился убитым. Лежу и думаю: «Надо, чтобы пар не шел изо рта. Он же увидит». Упал я на правую руку, но решил, что как только он подойдет и нагнется надо мной, чтобы взять документы или что-то поискать в карманах, ударю его ножом. Но чтобы ударить, надо было взяться за нож и приподняться. А как замахнешься?.. Но я все-таки надеялся, что это случится, и я его ударю в шею или в лицо. Затаить дыхание удалось, но мне казалось, что сердце в груди стучало так громко, что он его слышал. Вот еще шаги. Я чувствовал его всем своим существом. Он находился почти рядом со мной, но не приближался. Я понял, что он топчется на месте, переминаясь с ноги на ногу. Он меня рассматривал, видимо, боясь ко мне подойти. Так до сего дня и не знаю, кто тогда в меня стрелял. Шаги стали удаляться, а меня стали оставлять последние силы. Напряжение постепенно спадало, но я продолжал лежать до тех пор, пока не понял, что истеку кровью и замерзну. Решил встать – пускай стреляют. Собравшись, насколько хватило резвости, я поднялся. Не скажу – «во весь рост». Не такой уж у меня и рост: всего сто шестьдесят пять сантиметров, а тем более на коленях. Головы я не повернул – боялся. Поднялся и замер. Думаю: «Вот, сейчас!» Сколько секунд я так стоял, не знаю. Выстрела не было, и я пополз на коленях. Там, где рос кустарник, снега было больше. Мне пришлось ползти на четвереньках, по-собачьи. Пересек лог, вышел к дороге. Светила луна. Вижу: по дороге справа – орудие. Наше, сорокопятка! Все в касках, два человека идут рядом с лошадью, двое – возле зарядного ящика и три человека – сзади. Вроде наши, а вроде и нет. Луна светила в лицо, рассмотреть их я не мог, только силуэты. Они проезжали мимо меня. Я лежал в кустах, в снегу, а они – мимо. Наша сорокопятка, полозья на передках металлические скрипят. Уходят, уходят, уходят… Я понял: еще немножко и они уйдут совсем. И крикнул изо всей мощи, которая во мне только была: «Товарищи!» А сам начал отползать в сторону. Потом, много позже, понял: куда я мог уползти? После меня оставался кровавый след. И я так «быстро» полз, наверное, метра два в минуту, не больше. Но в это время послышалось: «Кто там?» Как только я услышал это, силы кончились. Все! Я уже не помню, кричал ли я что-то или нет. Это был расчет из взвода лейтенанта Боула. Они меня подобрали, положили на станины (там лежал матрас) и повезли в медсанбат. В 1967 году, будучи командиром дивизии, я приехал в Белую Церковь, чтобы познакомиться с артиллерийским полком, который должен был идти в Киев на тренировку к первомайскому параду. Проходя мимо строя офицеров, увидел подполковника, высокого, стройного, усатого. Я прошел мимо него несколько шагов, а потом обернулся и говорю: – Вы – Виктор Петрович Боул? – Так точно, товарищ полковник! – отрапортовал он. Он тоже меня узнал… Итак, он меня подобрал, привез в медсанбат. Там разрезали валенок, перевязали ногу. Потом я попал в Балашовский госпиталь, где немного подлечился. А за мой первый подбитый танк меня наградили медалью «За отвагу». В эшелоне меня отправили в запасной полк. По дороге мы встретили эшелон, направлявшийся на фронт, пересели в него. Попал я под Белгород, участвовал в Курской битве. Там подбил два «тигра», получил орден Отечественной войны 1-й степени. Потом дважды форсировал Днепр. В одном месте нас немцы расколошматили. За Днепр был представлен к ордену Красного Знамени – не получил. Затем был бой на правой стороне Днепра. Я остался в мотострелковом батальоне за командира взвода противотанковых орудий. Командиром батальона был капитал Звездин. Относился он ко мне как к главной ударной силе, очень любовно, как к сыну. Взвод наш помог удержаться батальону. Я там опять был ранен в левое плечо и в обе ноги. Было это 23 октября 1943 года. А через полгода узнал, что мне присвоено звание Героя Советского Союза. Есть Герои Советского Союза, которые совершили подвиг. Закрыл амбразуру своим телом – это подвиг. Или пошел на таран – тоже подвиг. У меня есть товарищ, дважды Герой Советского Союза Виталий Иванович Попов. Он сбил сорок один самолет, а боев было около пятисот! Во время каждого боя он совершал подвиг. Я не сбивал и не таранил самолеты, не закрывал свои телом амбразуру. Я просто воевал в пехоте со своей 45-миллиметровой пушкой. Ее в народе назвали «Прощай, Родина!», а еще «Или грудь в крестах, или голова в кустах…» Все время находились рядом с пехотой. Когда шли танки, пехотинец все-таки мог пригнуться в окопе, а мы не имели права пригибаться: должны были стрелять…» Підготував В. КОЗЛОВ.
Категория: История края |
Просмотров: 901 |
Добавил: Nadejda
| Рейтинг: 0.0/0 |
